Я рывком расстегнул змейку барсетки. Никитин футляр нашёлся не сразу. Я даже перетрухнул, есть ли он там вообще. Вытащил и показал Никите. Он сплюнул кровью, решительно вскинул монтировку. Я же выставил футляр перед собой, отщёлкнул крышку. Выглядело так, будто я готовлю к бою гранату.

– Пальцами циферблат раздавлю, – пообещал я. – Поверь, сил хватит…

Ситуация по всем меркам была патовая. Никита долго сверлил меня остервенелым взглядом, вдруг в каком-то исступлении швырнул монтировкой, гулко лязгнувшей о прутья забора.

Затем Никиту точно прорвало:

– Выпиздыш собачий! Я тебя в дом привёл! Работу гондону дал, деньги! А ты!.. – он задохнулся гневом.

– Прости, – покаянно проговорил я. – Ты прав. Я очень виноват. А деньги я верну, если тебе так станет легче…

– Какие деньги, шакал еба́ный?! – проорал Никита. – Ты мне не брат!..

От этих непоправимых слов в груди заворочалась мясорубка.

– Никит, – терпеливо попросил я. – Завтра я навсегда уеду. А она, – оглянулся на прижавшуюся к забору Алину, – пусть поступит как захочет.

Никита долго, напряжённо дышал. Двинулся было, но я остановил его:

– Не подходи ближе. Давай так. Сначала отпустим Алину. Договорились?

Никита насупленно слушал.

– А потом ты мне кинешь мой футляр, а я тебе твой. И на этом всё закончим. Мне правда очень жаль…

– Ладно, – выговорил после недолгого раздумья Никита. – Обменяемся. Только напрасно ты, – он почти брезгливо кивнул на Алину, – за неё беспокоишься. Я её не трону.

– Мне так спокойнее будет.

– Спокойнее, значит… – и вдруг заявил мстительно: – А вот ты в курсе, к примеру, в чьей хате живёшь?

– Никита, прекрати! – взвизгнула Алина. Даже притопнула сапожком. Пока мы переговаривались, она переместилась к машине. – Это низко!

– Да мне похуй: низко, высоко! – ощерился Никита. – Пусть знает!.. Это, Володька, её хата! Ну, не конкретно Алинкина, а может, бабкина. Мёртвая-мёртвая, а выгоды своей не упустит!

Не могу сказать, что новость как-то потрясла меня. Ну, подумаешь, сдала родственнику своего мужчины пустующую квартиру. Обычный, бытовой прагматизм.

– Дурак ты, – презрительно бросила Алина Никите.

– Ебало завали! – он огрызнулся. Как ни странно, брат снова выглядел спокойным, но уже без прежнего фатализма.

Я повернул голову на шум мотора – это Алина уселась в машину.

– На счёт три, – предложил Никита, – ты кидаешь мне, я тебе. И расходимся.

Он даже улыбнулся, но именно улыбка эта почему-то насторожила. Что-то неуловимо тревожное и злое полыхнуло в его прищуренных глазах – словно пронесли мимо нехорошую свечу. Как несколько месяцев назад, когда мы снова встретились у отца после долгого перерыва и сцепились в пожатии…

– Раз!.. – крикнул Никита, помахивая рукой. – Два!.. Три!.. – метнул футляр из нижнего положения. Тот серебристо кувыркнулся в воздухе, мне даже пришлось чуть подпрыгнуть, чтобы поймать его. Но при этом я почему-то не бросил Никите его футляр, хотя собирался. В последний момент решил перестраховаться.

А Никита уже нёсся с рёвом:

– Ах ты ж, сука! – врезался с разгону, так что футляры разлетелись в стороны как невестины букеты, а сам я распластался на снегу. – Наебать хотел, гнида?!

Я перевернулся, чтобы подняться, но Никита обрушился сверху, приложил коленом в хрустнувший позвоночник. Последовавший за этим удар по затылку впечатал меня в промёрзшую землю. Я треснулся всем лицом сразу – передними зубами, сыгравшими Щелкунчика, подбородком, носом, лбом…

Секунду спустя Никитина рука, похожая на мускулистый, удушливый крюк, сдавила шею, задрала голову.

Кровь вперемешку со снегом залепила глаза, но я разглядел Алину. Она стояла метрах в пяти, в руке её была монтировка. Вдруг взмахнула, обрушила на что-то. Раздался сочный хруст, словно бы раздавили железную скорлупу. Повторила. Мы все трое замерли.

И тут рука Никиты, словно разрубленная пополам анаконда, медленно ослабила хватку. Колено перестало прижимать меня к земле. Сквозь пелену я видел, как Никита на заплетающихся ногах проковылял вперёд, наклонился и что-то поднял…

Брат держал бездыханные часы за стальной ремешок. Не в силах смотреть на этот кошмар, я спрятал лицо в розовый от крови снег. Он уже не был холодным, наоборот, от него исходило приятное, тающее тепло, а мой отпечаток казался удобным, точно посмертная маска.

Я слушал, как скрипят удаляющиеся шаги Никиты. Потом надо мной прозвучал утомлённый Алинин голос:

– Долго собираешься лежать?

Я ломано, как марионетка, поднялся.

– Пиздец, – констатировала Алина. – Тебя в травмпункт везти надо!

Подумалось, надо хотя бы сымитировать эдакое безоглядное мужество. К губе будто прилип кусочек ореховой скорлупы. Я сплюнул, чувствуя тянущую боль в передних зубах, словно бы после кипяточку хлебнул ледяной воды. Вдруг оцарапал язык о неожиданно острую кромку зуба. Провёл по ней пальцем.

– Выбил, что ли? – прищурилась Алина. – А ну, покажи… Не, просто отломился кусок. Не переживай, нарастить не проблема.

– Я и не переживаю…

– Держи, – она протянула мне футляр. – И съёбываем отсюда, пока Никита не опомнился. Идти сам можешь?

– Могу…

Сели в машину. Тронулись. Несколько минут я наблюдал раскинувшуюся на половину лобового стекла трещину. Она напоминала паутину, навстречу которой я несусь, трепеща комариными крылышками…

Как и предостерегал шутоватый бродяга в школьной форме: “Поскользнулся на пизде”.

Но моё биологическое время всё ещё продолжалось, а вот Никитино подошло к концу.

Что-то случилось со зрением. Может, линзы слетели или же их затянуло под веки. Появилась другая, искажённая резкость, будто я смотрел на мир через какую-то жидкую лупу. Вдруг моргнул – и мир потерял фокус. С удивлением понял, что это слёзы катятся по щекам: “Никита…”

– Больно? – спросила Алина.

Я покачал головой:

– Терпимо… – и глаза снова наполнились увеличительной оптикой слёз.

*****

До сих пор недоумеваю, почему брат пожалел меня. Пожелай он уничтожить мои часы, Алина не стала бы ему мешать. Возможно, у Никиты просто наступил шок оттого, что его убили. Понятно, не физически, а более изощрённо. За это убийство нельзя было притянуть к ответу или подать в суд, ведь разбитые вдребезги биологические часы не влекли за собой физическую смерть. Но я-то знал, что на пустыре за кинотеатром “Смена” свершилось самое настоящее преступление, и я поневоле был его соучастником.

Сейчас мне кажется, что в роковой момент в Никите произошла закономерная переоценка смыслов и ценностей, он опомнился от помрачения ревностью, и братские чувства победили – он решил не увлекать меня за собой в неизвестное посмертие, оставил в живых…